кровная месть

Известный русский путешественник , горный инженер Егор (Евграф) Петрович Ковалевский в своем труде «ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА В ЧЕРНОГОРИИ» так описал в 1841 году свое видение характера черногорцев….

«Все богатство черногорца в себе и на себе: в груди  своей хранит он залог независимости — сокровище, за которое он не пожалеет Царства Небесного; на себе — все свое богатство, состоящее в оружии, ценность которого иногда простирается до 1000 рублей. Он дерется большею частию на границах своего племени, так сказать, на пороге своей избы, перед глазами семьи, с которою тесно связан, если не чувством нежной страсти, то собственною славой, а слава стоит у него прежде всего: малейшее оскорбление врага семье черногорца покрывает его неизгладимым стыдом.»

Сам Ефграф Петрович был человеком очень образованным , так как окончил Харьковский университет, да и не трусом , например есть такая историческая деталь — будучи в  Черногории Ковалевскому пришлось принимать участие в пограничных схватках с австрийцами. Понимая, что он может быть наказан за это по возвращению в Россию, Ковалевский, следуя рекомендации князя А. М. Горчакова, подал подробную объяснительную записку императору Николаю I. Прочтя её, император начертал на полях: «Le capitaine Kowalewsky a agi en vrai russe» («Капитан Ковалевский поступил, как истинный русский») Так же в начале 1853 года, при нападении Омера-паши на черногорцев, Ковалевский был отправлен в Черногорию комиссаром. Далее мы будем прибегать к суждениям этого замечательного человека, видевшим черногорцев глазами своего времени.

Еще один непревзойденный специалист по балканским народам  Владимир Дворникович пишет в своем фундаментального исследования «Характерология югославян»- «Нет такой черногорской черты или особенности, которая не имела бы, пусть даже рудиментарного аналога в психологии и характере других южных славян, нарочито аборигенов динарских краев нашей страны «.  И тем не менее черногорца всегда можно отличить от представителей

других южных славян. И по лицу, и по осанке, и по характеру, и по обычаям. О некоторых из них я и хочу рассказать.

Между христианской Венецией  и  исламской Портой

В языке  Черногорцев родилась  метафора — «люти крш». Буквальный ее перевод — лютые скалы, лютое каменье. Полный смысл этого словосочетания еще глубже. Он вмещает в себя характеристику не только скупого скалистого пейзажа, но и суровых условий жизни. Лютые скалы  символ народной судьбы Черногории.

Так как Черногории пришлось вести с турками- османами многолетние войны , и при этом находится между двумя противоборствующими силами- европейско-христианской Венецианской Республикой и мусульманской Портой,  что существенно повлияло на многие особенности менталитета небольшого горного народа, мы немного уйдем в анализ этого периода.

Спустя почти столетие после экспансии Османской империи на Сербию , турецкие орды дошли до Косова поля, где в 1389 году ими было нанесено поражение сербскому войску князя Лазаря. Княжество Зета стало последним оплотом сербской независимости на восточном берегу Адриатического моря.

Жители Зеты жили по патриархальным законам, большими семьями, объединенными в братства и племена. В основном они занимались скотоводством, выращивал на горных склонах скудные урожаи ржи и ячменя, возделывал по солнечным склонам виноградную лозу. Дороже всего они ценили свободу, из века в век сражались за нее, поэтому главной для его сыновей была профессия воина.

Многие славяне, спасаясь от разбоя и погибели, на протяжении столетия искали убежища от турок в соседних государствах, а также в Польше и России. Большой поток сербов отхлынул в Зету. Это были по преимуществу тоже  воины, сильные телом и духом, готовые продолжить битву с чужеземным поработителем за свою свободу. Они не только умножили население Зеты, но и внесли заметные изменения в ее общественный строй. Значительная часть здешних крестьян была свободной от феодальной зависимости. После этого Зета стала называться Черной Горой или Черногорией.

Необходимо отметить , что одними из  самых известных особенностей раннего османского владычества был девширме или  «кровная дань»  и рабовладельческая политика . Девширме это живой  налог, которым облагалось немусульманское население османской империи. Заключался этот налог в принудительном наборе молодых мальчиков из христианских семей. Большинство мальчиков зачисляли в корпус янычар — армии рабов-солдат, которые всегда использовались в первой линии при османских завоеваниях. Эту дань собирали нерегулярно, обычно к девширме прибегали, когда султан и визири решали, что империи, возможно, потребуется дополнительная рабочая сила и воины. Как правило, набирали крепких мальчиков в возрасте  от 12-14 лет , причем брали самых здоровых.

Набранных мальчиков османские чиновники собирали вместе и отвозили в Стамбул, где их заносили в реестр (с подробным описанием, на случай, если кто-то убежит), обрезали и насильственно обращали в ислам. Самых красивых или умных отправляли во дворец, где их обучали и ,в последствии, эти ребята становились пашами и везирями. Кстати так произошло с  младшим сыном легендарного Ивана Црноевича.  Его доставили в Константинополь в 1485 г. в качестве заложника, он принял мусульманское имя Скандер-бег и зарекомендовал себя как старательный и верный слуга султана. Эти ребята могли добиться очень высоких чинов и многие из них в итоге становились пашами или визирями. Остальных мальчиков  отправляли работать на сельхоз- фермы, где они в течение восьми лет учили турецкий язык и развивались физически.
К двадцати годам они официально становились янычарами, элитными солдатами империи, которые славились железной дисциплиной и верностью
Девширме или одна из форм рабства оставалось ключевой особенностью Османской системы до конца 19 века. Балканы давали ипмерии мало рабов , а вот особенно много их завозили из Африки и с Кавказа ,кстати особенно ценились адыгейцы, в то -же время  крымско-татарские набеги обеспечивали постоянный приток русских, украинских даже польских рабов. Для многих народов османское рабство было невероятно жестоким, об этом свидетельствует тот факт, что османы завозили миллионы рабов из Африки, тогда как в современной Турции практически не осталось людей африканского происхождения.

Черногория для Османской империи (Порты)  имела особый статус из-за своего важного стратегического положения. Буквально нависая над принадлежащими Венецианской республике городами Адриатического побережья – Котором, Баром, Ульцинем, Герцег-Нови, эта небольшая горная страна становилась незаменимым плацдармом в борьбе с венецианцами. А воевали турки османы с Венецианской Республикой  с 16 по 18 века , только в 18 веке было шесть крупных военных процессов. В столкновении между двумя сражавшимися за главенство в регионе державами участвовали и черногорцы, преследовавшие при этом свои национальные интересы, а именно освобождение из-под турецкой власти .

Нельзя сказать, что османское владычество в черногорских землях всегда было жестоким. Турецкие султаны стремились завоевать лояльность своих своенравных и непокорных подданных, прибегая к дорогостоящим военным экспедициям лишь в крайних случаях. Оттоманская Порта охотно шла черногорцам на уступки, не обременяла их чрезмерными повинностями и ограничивала произвол своих местных чиновников. Черногорские историки полагают, что их соотечественники были наиболее привилегированными христианскими подданными Истамбула-Константинополя. Жители Черногории были объявлены «свободными пастухами»-филуриджии.

В 1513 г. султан Баязид II узаконил особый налоговый статус черногорцев. В отличие от других подданных, плативших десятину с доходов, подушную подать и личный налог, облагавшимися только налогом на недвижимость. Он составлял по 55 турецких акче с дома в год. Насколько это было необременительно, можно судить по следующим статистическим выкладкам. Согласно проведенной в 1523 г. переписи, в Черногории было зарегистрировано 3151 домовладение, суммарный налог с которых в султанскую казну в год равнялся… годовому содержанию всего 150 янычар. Кроме того, 53 знатных черногорских семьи, записанные как князья, были освобождены от налогов вовсе. Впрочем, им вменялось собирать налоги с соплеменников, «провозглашать им волю султана» и организовывать работы черногорцев на соляных копях в Грабле. Это означало, что турки управляли Черногорией руками самих же черногорцев. Кстати турки умело разжигали в среде черногорцев , так называемую «кровную» месть, для своеобразного внутреннего самоубийства нации.

Черногорцы – люди гордые, и своевольные и в обшей массе бедные. Они не горели желанием платить в османскую казну даже столь небольшой налог. Для наведения порядка в стране в 1513 г. Баязид II принял решение сделать ее управителем человека, который был бы «своим» и для Оттоманской Порты, и для Черногории. Это был этнический черногорец  Скандер-бег.

Во время венецианско-турецких войн 1499–1503, 1537–1540 и 1570–1573 гг., в ходе которых Османская империя сумела вытеснить Венецию из Герцег-Нови, Рисана, Бара и Ульциня, турецкие султаны несколько раз мобилизовали черногорцев для выполнения вспомогательных задач. Турецкие войска многократно проходили через черногорскую территорию, вызывая недовольство жителей.

Под влиянием этого в Черногории крепла «венецианская партия» – часть населения, делавшая ставку на союз с христианской Европой для изгнания турок. Черногорские добровольцы охотно поступали на службу к венецианцам, чтобы сражаться против захватчиков. Однако тайные обращения черногорских представителей к Венецианской республике и ряду европейских дворов с просьбами о помощи повисали в воздухе – Европа в те годы не имела сил для эффективного противостояния Османской империи.

Русский горный инженер путешественник Е.П. Ковалевский, занимавшийся в 30 — 40-е годы 19 века в Черной Горе по просьбе ее правителя разведкой полезных ископаемых, оставил записки о положении черногорцев. По его подсчетам, они каждый месяц выдерживали шесть-семь битв с турками, две пятых всего населения погибало на поле боя, одна пятая — от ран, полученных в сражениях, естественной же смертью умирало меньше двух пятых.

Вот ,что он пишет в своих «Путевых записках о славянских землях» —  Война была в полном разгаре. Черногория, чуть не в двадцатый раз после падения Сербского царства на Косовом поле, отстаивала свою независимость против турецких войск. При пособии пиперских старшин, — продавшихся туркам и изменивших кн. Даниилу, Омер-паша уже вторгся в пограничные нахии. Черногорцы дрались один против четырех; исход войны был, конечно, неизвестен; но они решились скорее погибнуть, чем уступить свою свободу. — Пороху было мало, свинцу еще менее; они работали ятаганами.

В 1848 г., когда Венеция и Османская империя вновь оказались в состоянии войны, черногорское Собрание вместе с митрополитом Виссарионом обратилось к сенату республики с просьбой принять Черногорию под свою власть при условии предоставления ей самостоятельного статуса. Показательно, что к этой просьбе присоединился даже турецкий представитель в стране – черногорский спахия Мартин. Венецианские войска в это время начали наступление в черногорском приморье, и помощь отчаянных горцев оказалась венецианцам весьма кстати.

Черногорские отряды были с благодарностью приняты под знаменами со львом Святого Марка и присоединились к движению на Бар. В 1649 г., чтобы обезопасить от мести турок Черногорию, пославшую своих лучших храбрецов в приморье, новый цетинский митрополит Мардарий просил о присылке на Цетинье венецианского гарнизона.

В августе того же года суровые стены черногорской столицы стали свидетелями красочного шествия. Под диковинный для местных жителей ритмичный барабанный бой и писк флейт в Цетинье вступил венецианский отряд численностью 800 человек – для горного театра войны сила немалая. Впрочем, шагавшие мимо Цетинского монастыря с аркебузами и пиками на плечах нарядные пехотинцы были близкой родней черногорцам – далматинскими хорватами на службе Венеции, как и их капитан – герцеговинец Воин Туйкович. Во всем отряде едва набралось бы несколько итальянцев, включая официального представителя Венецианской республики – которского провидура (губернатора) Филиппо Болду.

Мужественное поведение венецианцев при обороне Котора восстановило у части черногорцев симпатии к ним. Вообще, несмотря на пылкую кровь и воинственный нрав, на протяжении всей своей истории этот небольшой народ не раз демонстрировал наивную веру в благородство своих иностранных союзников и способность быстро прощать им даже самые неприглядные поступки. Возможно, искренние и открытые черногорцы просто приписывали собственные черты характера тем, с кем стояли плечом к плечу. Когда в 1684 г. разразилась новая венецианско-турецкая война, в черногорском Собрании зазвучали настойчивые голоса о том, чтобы «выступить с христианами против турок». Осторожный митрополит Рувим до поры сдерживал горячие головы, напоминая о вероломстве венецианских дожей. Однако после того, как в августе 1684 г. венецианский флот провел успешную операцию против турок в Герцег-Нови, пылких черногорцев было не удержать. Большая часть племен перешла на сторону Венеции.

В ответ на это скадарский санджак-бег Сулейман-паша вторгся в Черногорию со своими войсками. Чтобы поддержать черногорцев, венецианское командование отправило самый подходящий для этой задачи контингент: черногорских добровольцев, служивших в армии республики, во главе с прославленным вожаком гайдуков (гайдуки – балканские народные повстанцы, ведшие против турок партизанскую войну) герцеговинцем Байо Пивлянином.

В рядах этого отряда на помощь горным соплеменникам пришли испытанные в боях ополченцы приморского племени Паштровичей, по сравнению с вольными юнаками с Черных Гор выглядевшие регулярными солдатами. С учетом этой существенной подмоги под знамена с двуглавым орлом на красном поле встали 1200 бойцов, крупнейшие черногорские силы со времен Ивана Црноевича. В начале мая 1685 г. на горе Вртелица близ Цетинья черногорское ополчение дало бой силам Сулейман-паши. Эта битва, вдохновившая впоследствии немало народных песен и легенд, считается одной из самых «несчастных» в истории Черногории.

Численно превосходившие турецкие войска, которым тоже было не занимать ни храбрости, ни упорства, в скоротечном, но жестоком сражении разгромили черногорцев. Были убиты храбрый воевода Байо Пивлянин и многие «родовитые и славные» юнаки. Точного числа погибших на Вртелице защитников Черногории история не сохранила. В преданиях поименно упоминаются лишь 23 павших Паштровича, в том числе их командир Бошкович, носивший венецианское звание «суперинтендант». Среди отступивших с поля боя и рассеявшихся в родных горах воинов был пятнадцатилетний юноша Данило Негош, впоследствии – черногорский митрополит и выдающийся государственный деятель, который навсегда сохранил память об этом трагическом событии.

Вытеснив из Черногории венецианцев, Сулейман-паша не имел сил закрепиться там. На территории соседней Герцеговины полыхало восстание сербов и хорватов, Венеция вела активные действия против Османской империи на море и на суше, и турецкий полководец принял решение оставить непокорный край. В конце XVII – начале XVIII в. в Черногории сложилось парадоксальное положение: страна была фактически свободной и самоуправляемой, но Оттоманская Порта продолжала декларативно считать ее своим владением. Должность черногорского спахии, как представителя турецких властей, перестала существовать. Выплаты дани практически прекратились, а попытки скадарского паши взимать ее с черногорских кланов больше напоминали разбойничьи набеги. Черногорские гайдуки, в свою очередь, также устраивали походы на турецкую территорию за добычей, и османским властям пришлось отгораживаться от Черногории цепью пограничных крепостей.

Давая определение этому моменту, историк Живко Андрияшевич пишет: «Любой черногорец, который бы в конце XVII в. сказал: “Я не живу в Османской империи”, был бы прав. Правда, если бы он считал таковой статус исключительно заслугой черногорцев… тут бы он ошибался».

Россия как особый исторический союзник Черногории

— Сколько же вас, черногорцев, — спросил как-то наполеоновский дипломат у черногорского воеводы, — что вы отважились поднять меч на султана и на моего императора?
— Нас с русскими сто миллионов, — ответил ему тот.
— Нас с русскими двести миллионов! — звучали они во вторую мировую войну.

Несмотря на религиозную близость и единый славянский генотип, дружеские взаимоотношения России и Черногории начались только в 18 веке. Тогда Черногория как раз находилась под формальной юрисдикцией Османской империи и имела уникальную форму государственности – теократию с элементами родового строя. Вот тогда к митрополиту Черногории Данило I Петровичу-Негошу прибыли послы из России, которые вручили владыке послание от русского царя Петра I  с предложением о совместной борьбе против Турции. Шел только 1711 год.

Призыв Петра Алексеевича пришелся очень кстати , Черная Гора была  буквально зажатой со всех сторон врагами, сам факт наличия великой славянской и единоверной православной державы возимел огромное значение. Так или иначе, черногорцы с воодушевлением приняли предложение и выступили против османских войск. Но вскоре пришло сообщение о неудачном Прутском походе Петра I и подписании мира с турками; черногорцы остались один на один с сильным неприятелем.

Тем не менее 17 июля 1712 года всего восемь тысяч черногорцев победили пятидесятитысячную турецкую армию в битве на Царёвом Лазе. Эта парадоксальная победа несомненно считается самой знаменитой победой черногорцев над турками. .К сожалению через два года османы жестоко отомстили черногорцам – сто двадцать тысяч турок вторглись в Черногорию, превратив страну в пепелище. Тогда Владыка Данило чудом спасся в одной из горных пещер, откуда так обрисовал свою внешнеполитическую программу , срочно просить помощи в России

В 1715 году, проскользнув сквозь турецкие кордоны, Данило прибыл в Россию. Пётр I выразил своё сожаление в связи с несчастьем, постигшем Черногорию, и послал грамоту черногорцам, в которой писал о заслугах черногорского народа в общей борьбе против турок, обещая оказать щедрую помощь, как только закончится Северная война. В подтверждение своих слов русский царь послал в Черногорию существенную материальную помощь на восстановление православных храмов.

Этот визит сыграл историческую роль в развитии русско-черногорских отношений. Владыка Данило был первым черногорским правителем, который установил прямую связь с Россией. Более того, вояж черногорского митрополита в Санкт-Петербург положил начало искренней дружбы между двумя православными народами. В течение 18–19 веков эти отношения продолжали укрепляться, любовь к России стала частью национального самосознания этого небольшого, всего в несколько десятков тысяч человек, народа. В Черногории возник своего рода национальный культ России, даже появилась поговорка: «Нас и русских – двести миллионов»

Русофильство черногорцев, кстати, привело к одному из интереснейших феноменов в мировой истории. В 1766 году в Черногории появился некий Степан Малый – загадочный самозванец, выдававший себя за русского императора Петра III, чудом избежавшего гибели в 1762 году. Интересно, что, по свидетельству очевидцев, этот человек внешне действительно был похож на Петра III, владел несколькими языками и отличался острым умом.

Ни разу не видев настоящего Петра III, черногорцы тем не менее признали в Степане Малом русского царя, и он довольно быстро стал полновластным правителем всей Черногории. Надо заметить, что правивший Степан–Пётр оказался действительно сильным государем. В стране жёсткой рукой лжецаря был наведён порядок: введена смертная казнь за кровную месть, учреждён суд, предприняты меры по созданию регулярной армии, началось строительство дорог и т. д.

Разумеется, события в Черногории тщательно отслеживались в Санкт-Петербурге. Российская императрица Екатерина II была, мягко говоря, недовольна, что где-то на Балканах живёт человек, выдающий себя за её мужа (пусть и умершего). Летом 1768 года Екатерина отправила в Черногорию советника русского посольства в Вене капитана Г. Мерка с грамотой, призывающей судить самозванца. Однако

грамота по разным субъективным и объективным причинам так и не дошла до адресатов.

Более того, под влиянием новых планов борьбы с Османской империей, где Черногории отводилось одно из центральных мест, Екатерина II изменила своё отношение к Степану Малому. В августе 1769 года в столицу Черногории, город Цетинье, прибыл князь Ю. В. Долгоруков, доставивший партию оружия и грамоту Екатерины с призывом к выступлению против турок (в ней уже ничего не говорилось о Степане Малом). Перед отъездом Долгоруков даже подарил черногорскому государю русский офицерский мундир, обнял и расцеловал его на прощание. Таким образом, самозванец, выдававший себя за русского императора Петра III, не только не был пойман и казнён, но ещё и стал признанным Россией правителем Черногории и даже был произведён в офицерское достоинство

Не удивительно, что после описанных событий русское влияние в Черногории укрепилось ещё более. В этом плане характерен эпизод, случившийся спустя несколько месяцев после отъезда Долгорукова. В письме к высокопоставленному венецианскому чиновнику черногорские вожди писали: «Знаешь ли, господин, что мы сегодня российские? Кто стоит против России – стоит против нас»

В начале XIX века Черногории понадобилась и русская военная помощь. Для обороны побережья Далмации и Черногории от наполеоновских войск император Александр I отправил в Адриатическое море эскадру адмирала Д. Н. Сенявина (под общим командованием адмирала Ф. Ф. Ушакова). Опираясь на русскую мощь, новый владыка Черногории Пётр I Петрович-Негош в 1807 году разработал даже план создания новой державы путём объединения ряда югославянских земель, центром которого должен был стать город Дубровник. Данное государство, по мнению черногорского владыки, должно было находиться исключительно под верховной властью русского императора Александра I и управляться президентом из «природных россиян»

Не всё задуманное удалось осуществить, однако в целом боевые действия русских и черногорских союзников были успешными: под их контролем находилась значительная территория адриатического побережья, на Адриатике полностью господствовал российский флот. Зародившееся боевое русско-черногорское братство способствовало ещё большему укреплению дружбы между двумя народами, однако Тильзитский мир 1807 года перечеркнул многие надежды и планы черногорцев, а с уходом эскадры адмирала Сенявина оборвались и тесные военно-политические связи между Черногорией и Россией.

И всё же российско-черногорские взаимоотношения не были прерваны окончательно. Александр I назначил личную пенсию черногорскому владыке, не прекращались и церковные контакты. Характерно, что завещание Петра I Негоша содержало такие слова: «Кто из вас, черногорцев,… помыслил только отойти от покровительства и надежды на единородную Россию, у того у живого да отпадёт мясо с костей, и да будет лишён всякого блага и в сей, и в вечной жизни».

И действительно, именно военная и политическая мощь России позволила черногорцам обрести долгожданную свободу. В результате Русско-турецкой войны 1877–1878 годов многовековая героическая борьба черногорского народа завершилась победой и провозглашением независимости Черногории, которая была де-юре признана мировым сообществом.

       Черногорские предпочтения

…Наверное, с генами закладываются в сознании человека идеалы мужской и женской красоты. Очевидно, носителями ее для сына являются мать и сестра, для дочери — отец и брат. Прежде всего и чаще всего… Сердце парня-динарца обычно волнует девушка своего, как говорится, племени, динарского облика. Парень, как и девушка динарских территорий — Черной Горы, Далмации, Сербии, — «умирают по черным глазам», пользуясь песенной метафорой.

Девушка в песнях мечтает о том времени, когда она выйдет замуж и родит «черноглазого и черноволосого сына». Черноглазый сын, черноокая дочь — вот динарский (югославянский) идеал. «За двух голубоглазых гроша бы не дала, за молодого черноокого и тысячи дукатов не пожалела бы!» — поется в девичьей песне. А вот песенный портрет красавицы: «Красива — красивее быть не может, высока и стройна, брови — две пиявки, очи — две ягоды терновника, коса — крыло вороново».

Вспоминаю разговор с такой вот красавицей, дочерью моего белградского коллеги-журналиста и друга. Супруга его угощала нас кофе, когда она вернулась с Ташмайданского стадиона, где проходили международные состязания по плаванию. Один наш пловец установил новый рекорд. Девушка то ли не расслышала, то ли забыла его фамилию.

— А каков он из себя? — спросил я.
— Высокого роста, плечист, атлетического телосложения, лицо правильное, нос греческий, — скульптурно «лепила» она советского чемпиона.
— Значит, красивый?
— Нет, русый и голубоглазый, — простодушно опровергла сербиянка мое «предположение» само собой разумеющимся для нее каноном.

Издревле воплощавший в себе понятия мужской красоты, гайдук в народных песнях, сказах и притчах — «черноок и широколоб», «мрачного взгляда», «с темными усами от уха до уха».

Рост, стать — важные слагаемые идеала черногорцев. И не только в отношении мужчин. «Дробную и малую в жены не беру», — говорят горцы. «Зареклась и поклялась — не пойду за маленького!» — вторит им девичий хор… Черногорец, проводив взглядом высокую статную девушку или женщину, не преминет сказать с восхищением: «Такие родят героев!»

Да и народный костюм черногорцев скроен и сшит так, чтобы подчеркнуть мужскую, воинскую стать. Круглая низкая кепка без козырька, надеваемая чуть набекрень, не скрывает крупную голову юноши, жилетка и короткий кафтан в сочетании с широким поясом подчеркивают его стройность и рост. Огненные цвета костюма, золотое шитье, галуны, шнуры, инкрустированный пистолет за поясом — все это как бы служит фоном, на котором вырисовывается во всей красоте «мышца бранная».

Динарским Аполлоном называли балканские и европейские современники Петра Негоша. Ростом он был более двух метров и отличался пропорциональностью телосложения, а лицо его с выточенными чертами, проникнутое глубокой одухотворенностью, могло послужить идеалом для художников и времен Фидия, и итальянского Ренессанса, и для нынешних европейцев. Сам Негош знал свои достоинства. «Благодарю тебя, Господи, — писал он в «Завещании», — за то, что ты на Земле выделил меня из миллиона, украсив духом и телом».

…Несколько десятилетий на югославском эстрадном небосклоне сияла звезда Ольги Янчевецкой, ныне покойной русской певицы, оказавшейся по воле судьбы в эмиграции. Однажды я спросил ее, какой из исполнявшихся ею романсов пользовался наибольшей популярностью у публики.

— Конечно же, «Очи черные», — улыбнулась певица. — Он был шлягером трех поколений на моем веку. Думаю, таким и останется, пока на земле южных славян рождаются девочки с черными глазами.

Рождение сына (юнака)

Русский профессор А.Александров, живший в прошлом веке среди черногорцев и глубоко изучивший их быт и нравы, в своем труде «Черногорка в общественной и личной жизни» писал: «Когда родится мальчик, в Черной Горе трескаются высокие горы от радостных восклицаний и ружейной стрельбы, от веселых и сердечных поздравлений родных и знакомых со всех сторон, которые приносят дары новорожденному. Все радуются появлению на свет нового человека, новой силы, способной, когда придет его время, защитить свое дорогое отечество. Эта радость — результат исторических условий, которые создала в Черной Горе сама жизнь. Защищая в течение пяти веков свою свободу от турок, врага неизмеримо более могущественного, этот народ-ратник, естественно, хотел иметь больше воинов».

Все, чем была богата семья, в которой родился мальчик, выставлялось на стол. И всяк, поднимавший заздравную чашу, желал:
— Пусть вырастет героем! Только герои могли отстоять свободу этого народа. Такова была гранитная логика его бытия.

Первой и последней игрушкой мальчика был меч. Сызмала он готовился к битвам и невзгодам, закаляя тело, тренируя «руку возмездия».

Рождение дочери салютом не сопровождалось. Вся семья испытывала какой-то ложный стыд. Отец ходил грустным и на вопросы о ребенке и его здоровье обычно отвечал: — Простите, у меня родилась дочь.
Если же ему с расспросами досаждали, то он мог ответить: — Родилась та, которая рождает героев.

И этот ответ более соответствовал истинному положению вещей. Девочка и девушка росла в семье, окруженная заботой и любовью, как и ее брат. В детстве она засыпала под колыбельную, которая по своему складу и напеву походила на эпические речитативы:

«Расти, дочка, пока не вырастешь,
А вырастешь — станешь красавицей,
Выйдешь замуж за парня-юнака!»

Юнак-отец, юнак-брат, юнак-муж, юнак-сын — таковыми были идеалы, внушаемые ей с детства у родного очага матерью и отцом. Они растили дочь в спартанских условиях по закону дедов, верной опорой своему будущему мужу, в котором она заранее видела храброго защитника своей семьи, своей родины. Родители, желая выразить своей любимице нежность и любовь, обращались к ней со словами: «сын мой» или «сынок». Обычай этот был распространен не только в Черной Горе, но и в Сербии, в Македонии…

Авторитет «мужской головы», будь то мальчик или подросток, был выше авторитета любой женщины, даже пожилой. Черногорец, отвечая на поставленный ему вопрос, сколько у него детей, не брал в счет дочерей. Девять сыновей — девять детей. Десять дочерей, но ни одного мальчика — значит, ни одного ребенка.

Черногорская женщина

Исторически сложившуюся униженность женщины, писал А. Александров, можно было наблюдать в ее и семейной, и общественной жизни — всюду и всегда мужчины имеют преимущество, и женщины им уступают, мужчина везде впереди, а женщина сзади.

Пустяковой причины было достаточно мужу, чтобы отказаться от жены, расторгнуть брачные узы. До недавнего прошлого развод совершался с соблюдением весьма простого обряда: муж брался за один конец пояса, жена — за другой, пояс рассекали посредине, и они расходились всяк по себе. В некоторых местностях муж отрезал кусок материи от своего кафтана, жена — от своего, бросали эти куски друг другу и расставались. Однако муж был обязан вернуть жене все приданое, все ее личные вещи и заплатить пo одному цехину (Цехин — золотая венецианская монета.) за каждый год совместной жизни.

Исключительной редкостью в Черногории был внебрачный ребенок. Если такое случалось, не было большего бесчестья и позора. Племенное право признавало только одно искупление — смерть. Убить дочь должны были родители. Такими суровыми были законы лютых скал. Нынешним поколениям черногорцев они, как и нам, представляются дикими. Но в сознании их дедов и прадедов эти законы и обычаи крепили семью — воинскую, по своему существу, единицу братства, племени, Черной Горы.

Однако при всем своем неравноправном положении женщина в Черногории никогда не низводилась до существа низшего разряда, как это было на Востоке. Сербский литератор Любомир Ненадович в своих письмах из Черной Горы прошлого века дивился духовной красоте и моральной силе ее женщин. О ней слагали стихи поэты, пели песни гусляры.

Писатель, историк и этнограф Марко Вуячич одну из книг многотомной монографии «Знаменитые черногорские и герцеговинские герои» посвятил женщинам. Он создал целую галерею реалистических портретов черногорок, которые встали вровень со своими отцами, братьями и мужьями по храбрости и рыцарству. ...В новой Югославии патриархальный уклад стал уходить в прошлое, как вода уходит в песок. Но не всюду почвы песчаные. Не сразу исчезают из людских отношений каноны патриархальной семьи… Часто, утратив свой изначальный смысл, они продолжают существовать в каких-то новых формах.

По неизменному обычаю предков в Черногории, в Сербии, в Македонии отец или мать выражают высшую степень любви и ласки к своей дочери, величая ее именем «сын мой», «сыночек». Комплекс «мужской головы» остался в народном сознании, пусть даже, как в сказке, остался домовой — хранитель очага…

Однажды я с женой и детьми остановился на несколько отпускных дней в кемпинге возле города Петровац на Море. По соседству с нами разместилась черногорская семья: отец — юрист, мать — домохозяйка, два сына — студенты и дочь — ученица последнего класса гимназии. Мы подружились. Вместе ходили купаться. По очереди приглашали друг друга на чашку кофе после сиесты… Наши палатки стояли метрах в десяти, а газовые плитки — и того ближе… Как-то под вечер черногорка стряпала ужин, а дочка помогала ей. Обе вполголоса вывязывали тонкий узор старой-престарой песни, в которой грустных ниточек было больше, чем светлых. Когда песня закончилась, дочка вздохнула и серьезно сказала:

— Мама, и зачем ты меня родила девочкой?! — Сыночек ты мой, но ведь кому-то нужно рожать, — так же серьезно и, словно бы оправдываясь, ответила ей мать.

Девушка в Черногории пользуется такою широкою свободою, с которою может сравниться только отчасти свобода американских девиц. Родители пускают ее везде одну; даже и за границей Черногории, напр. на австрийских и турецких рынках, присмотр предоставляется ей. Иностранных наблюдателей, которые считают черногорку рабыней, поражает и убеждает в этом один, с первого взгляда, странный обычай — целования девушками и женщинами рук у мужчин, а в некоторых краях Черногории еще удержался обычай умовения ног гостям. Этот последний обычай очень древний, старославянский и даже античный; существует он в пограничных округах с Герцегоиной и Старой-Сербией: в Бананах, Зубцах, Васоевичах и др. Что касается целования рук старшему,— то от него не освобождены и мужчины до шестнадцатилетнего возраста, т.-е. до той поры, пока они не начнут носить оружие и воевать с врагом отечества. Кроме того, женщина целует руку старшей женщины и сама получает ответный поцелуй в щеку, напр., при встречах на дороге, хотя бы и незнакомых черногорок. Неженатому мужчине девушка избегает целовать руку; она считает его недостойным этой чести, потому что он еще не вырос, чтобы носить оружие, не вырос, чтобы жениться, не вырос, чтобы резаться с турками. Единственный случай, при  котором целуют руку и у юноши,— это когда он отсутствовал из дома более, чем на год.

А вот пример из истории. Был праздник в известном монастыре Белопавличском под Острогом, где почивает тело св. Василия, поклониться которому стекается почти вся Черногория, часть Албании и Герцеговины, не исключая и турок. Отравилась и одна девушка в племени кучи, по имени Ружа. Подкараулил ее молодой Станко и преследовал ее по дороге, пока не догнал.  Заговорил он с нею, начал любезничать, как выучился в Подгорице, турецкой крепости, где жил два года, предложил ей присесть: она его послушала. Взял он из своей торбы разных съестных припасов и предложил ей с них позавтракать: она не отказалась. Он было позволил себе и более фамильярное обращение с ней; ответов был удар, который нанесла ему по лицу Ружа, говоря: «изверг! ты за хлеб и соль хочешь оскорбить меня и мой дом». Подвыпивший Станко, думая, что никто его не видит и не слышит, кроме Ружи, схватил ее и силой повалил на землю. Но все это видел и слышал его родной брат, который, как, зверь, прыгнул чрез какую-то стену и ятаганом отрубил голову родному брату… За то он спас честь молодой черногорки. Этот факт случился в 1858 году.

Какая громадная разница в отношениях черногорца в женщине сравнительно с некоторыми из кавказских племен: черкесов, имеретинцев и др., где продают своих дочерей, чтобы наполнить гаремы турецких вельмож, где по случаю прохода турецких войск добровольно приводят своих жен в палатки турецких офицеров. И вот таких-то женщин некоторые путешественники сравнивают с свободными дочерями свободного народа!

В дополнение этих эпизодов, не могу умолчать об одном факте нашей истории, где весь народ принимает участие в судьбе и чести нескольких девиц.

Великий визирь боснийский (1756 г.), с 45,000 войском вздумал заставить храбрых черногорцев прислать ему «горный букет из лучших цветов неприступных гор». По преданию, визирь писал владыке и государю черногорскому, Василию Петровичу: «слушай меня, горный монах: пришли мне немедленно двенадцать красивых девиц 12-15-ти-летнего возраста, и кроме того еще вдову, красавицу Белу Станишину: их возьму я вместо подати. Если не исполнишь моего желания — клянусь тебе, черный монах, святым Мухамедом и богом Аллахом, что предам пламени всю Черногорию, и весь народ ваш или под саблю положу, или в плен возьму!.. Помни о том, что теперь написано тебе и скорей отвечай». Черногория находилась тогда в критическом положении: изнуренная продолжительными войнами, она была доведена до крайности, был недостаток в военных припасах, свирепствовал голод, не было, наконец, ни денег, ни лошадей.. Что оставалось делать владыке? Он собрал всех племенных старшин Черногории, прочитал  письмо, на которое решено было, по эпическому преданию, ответить таким образом: «пошлю я тебе вместо девиц молодых — двенадцать свиных хвостов, а за одну Белу Станишину — двенадцать бараньих рогов, чтобы все это носил ты на своем турбане; кроме того, пошлю тебе двенадцать камней, чтобы ты их отослал царю, вместо подати, и чтобы знал — что такое Черногория». После такого ответа последовал полный разрыв между владыкою и визирем; черногорцы ждали турок у Оногошти. Сражение продолжалось четырнадцать дней — с переменным счастьем, под конец турки начали одерживать верх. У черногорцев уже истощился запас пороху, но им удалось добыть аммуницию от бокезов; они напали на турок, разбили их, визирь сам едва ускакал.

«Во время самой жестокой мести и междоусобной войны, женщина всегда безопасна, свободно ходит во враждебные села, встречается с врагами, и никогда рука черногорца не поднималась на женщину. Очень интересен обычай: когда враждуют два племени, то враги, из опасения быть убитыми по дороге, обязаны не покидать своих деревень. Но так как нужно же бывать на общественных рынках: в Каттаро, Реке, Вире, Данилове граде, то собираются женщины, девицы, и сопровождают мужчин до рынка. Этот конвой, сильнее всякой вооруженной силы, потому что черногорец никогда не убьет человека в присутствия женщины.

Девушки в Черногории иди совсем не пьют никаких спиртных напитков или в самых незначительных дозах. Пьяную женщину (как, впрочем, и пьяного черногорца, который постоянно жил бы в своем отечестве) — видеть невозможно; недаром сложилась у нас поговорка: «пьяница — готовая блудница». Девушка тоже не уважает мужчины, который много пьет; она радуется, если жених у ней трезвый, и говориг в песне:

“Мать моя! Оставила я шутить,
Я себе выбрала жениха…
Не вьет он, не курит,
Разве немного вина,— но ни капельки водки”.

                          Кровная месть в Черногории

Были времена, когда эта напасть свирепствовала подобно эпидемии. Ее даже называли красной чумой Черной Горы.

«Народ, геройски воевавший против турок, против Наполеона, сам пускал себе кровь, — замечал Владимир Дворникович, рисуя картину первых десятилетий XIX века. — Черная Гора тех поколений являла собой поприще неукротимых инстинктов, пламенных страстей и необузданного своеволия».

Кровная месть возникала чаще всего на почве племенной розни. А племенная рознь вспыхивала подобно копне сухого сена на ветру от первой случайной искорки. То ли из-за межи, то ли из-за неподеленного пастбища, водоема. Вспыхивала из-за кем-то сказанного сгоряча обидного слова. Межплеменную вражду разжигали турки. Разделяя черногорцев, они пытались укреплять свою власть над ними.

Племя мстило племени, братство — братству, люди убивали людей, которых иногда знать не знали, в глаза не видели. Иногда кровная месть распространялась на всякого мужского представителя племени. По жестоким законам вендетты кровью платят невинные.

Кроме того, существует месть кровью. К примеру, кто-то, случайно ли, преднамеренно ли, убивает человека. Брат или отец убитого, осведомленные, что статьи «око за око, зуб за зуб» в уголовном кодексе нет, присваивают себе функции высшей судебной инстанции и исполнителей приговора. Они убивают убийцу.

Или же месть за поруганную честь. В середине семидесятых нашумел один случай, происшедший в Черногории. Крестьянскую девушку на пути из своего села в соседнее повстречал местный парень и изнасиловал. Насильника арестовали. Был назначен суд. В день слушания подобных дел милиция тщательно проверяла входящих в зал заседаний, как бы не пронесли оружия. Отец пострадавшей знал об этом. И пронес пистолет накануне, припрятав его за бачок в туалете. На следующее утро приговор был опережен самосудом. Крестьянин подошел к скамье, на которой сидел парень, обесчестивший его дочь, и в упор выстрелил ему в лоб. Самосуд по закону республики карается жестоко. Вершат ли его мужчина или женщина, своими руками или руками наемников…

Пережитки патриархально-племенного уклада — одна, а темперамент — другая сторона медали кровной мести и мести кровью. «Кровь не вода», — любят говорить черногорцы, часто добавляя: «А братство — не репа без корня». Во имя братства кровь проливалась иногда, как вода…

Но я расскажу об одном, к великому счастью, не состоявшемся убийстве и могущей последовать за ним кровной мести. Разыгралась драма в маленьком городке. Двое из трех ее участников были моими знакомыми: брат и сестра из интеллигентной черногорской семьи, оба с высшим гуманитарным образованием. Брат, находившийся на временной работе в Швейцарии, приехал навестить мать и сестру и, зайдя в местную Скупщину, повздорил с чиновником из-за пустяка. В пылу ссоры произошел обмен оскорбительными словами. Были свидетели. Чиновник, годами старше, положением солиднее, сказал, что он своего обидчика — «этого пацана» — пристрелит. После ссоры молодой человек благополучно отбыл в Швейцарию и возвратился в родной городок через два года. Проведавший об этом чиновник подкараулил его на перекрестке и среди бела дня открыл по нему стрельбу из пистолета. Молодой человек, убегая, отстреливался. Пуля слегка задела чиновника… Еще года через два сестра молодого человека досказала мне развязку инцидента:

— Видите ли, у нас в семье одна мужская голова… Когда это с братом случилось и возникла реальная опасность, что он будет убит, я приобрела пистолет. А кому, кроме меня, вершить месть? Отца и братьев у него нет. Вот я и овладела этим не столь сложным видом оружия. И научилась стрелять не как-нибудь, а без промаха, наверняка. Я счастлива, что все закончилось миром. Но произойди непоправимое, можете не сомневаться, я бы отомстила за брата по-мужски.

И хотя эта девушка казалась созданием нежным, беззащитным — я ей поверил. Ее решимость вдруг с необычной определенностью прочиталась в глазах, обозначилась строгими чертами на милом личике, прозвучала металлом в голосе… У черногорцев прежде был такой обычай. Если в семье погибает или умирает последняя «мужская голова», над домом вывешивается черный флаг, мать и жена надевают платки, юбки и кофты черного цвета и носят их всю жизнь, а одна из девушек или женщин дает обет безбрачия, облачается в мужскую одежду, навешивает на пояс оружие. Племя относится к ней как к мужчине. Она наравне с другими мужчинами участвует в сборах, представляет интересы семьи.

…О веревке в доме повешенного, как известно, не говорят. Когда и по чьей вине возникла ссора, а за ней — вражда между двумя семьями и кто первым пролил кровь?.. Чужая душа потемки… В печати сообщалось, что 15 сентября 1965 года Цафо Кучевич убил двух братьев Маридитов — крестьян соседнего села Пистуле. В пылу ли ссоры или мстя за ранее пролитую кровь? Об этом не говорилось. А спросить не нашлось у кого. Убийца был приговорен к 15 годам заключения. Освободили его досрочно — через 11 лет и три месяца — за прилежный труд и примерное поведение. По закону республики человек получил право на волю. Фактически же заключение для него продолжается. За оградой семейного двора. Не о нем, однако, речь. Цафо совершил преступление. Страшное преступление. Но они — его братья и их дети, большинство из которых и появилось-то на свет после тех двух смертей — в чем и перед кем они виноваты?! Как можно позволить дикой, слепой, фанатичной традиции дамокловым мечом висеть над их невинными головами?!

Бывают и такие примеры, что вследствие постоянных войн род имеет только единственного представителя, какого-нибудь мальчугана. Что же делать? Парень хотя и малолетний, но все-таки черногорец и, притом, хозяин дома. Положим, хозяин плохой, у него нет жены, да и самый дом без женщины считается пустым, согласно с пословицами: «тешко кучи, где нема жене» (тяжело дому, в котором нет женщины), «пуста куча, где нема котуле» (пустой тот дом, в котором нет юбки). Следовательно, нужно женить мальчугана. Находят ему невесту из храброго племени, которая обыкновенно моложе его самого и венчают их как взрослых, с соблюдением всех обычных церемоний. Девчонку приносят в дом ее мужа, где она и воспитывается, пока не будет в состоянии разделить супружеское ложе. Таким образом женился и теперешний князь Николай. Княгиня Милена жила и воспитывалась у отца князя воеводы Мирна, пока князь оканчивал свое воспитание в Париже.

Но в продолжении этого времени — Боже сохрани!— если муж поцелует свою малолетнюю жену. Это считается грехом в силу старого предания, гласящего: «великий грех развращать девицу раньше, чем придет ее способность рождать». Такого человека преследуют русалки и плод в утробе его жены превращают в камень. Но и не будь этого поверья, уже самая честь черногорца не позволила бы ему совершить проступка. Пример покажет, насколько сильна в подобном случае нравственность юноши-черногорца.

Еще одна история. На четверть часа расстояния от Цетинья находится под высокими скалами маленькое село, в котором видно до двадцати белокаменных домов, которые все снабжены бойницами на случай нападения неприятеля. Эта деревня называется «Даньи Край»; живет в ней маленькое племя Ивановичей.

Один из них, по имени Илья Иванов, отправившись однажды в гости в соседнюю деревню Баице, к племени Мартиновичам, увидел красивую девочку еще в колыбели. Она так ему понравилась, что Илья в азарте от нее и от  угощения сказал предводителю Мартиновичей: «слышишь, брат, мы соседи, живем дружно, а чтобы скрепить эту дружбу родством — отдай твою девочку за моего пятилетнего сына Маркишу! Пусть дети растут, пока не выростут, а потом сыграем свадьбу». Илья согласился. Сказано — сделано. Сейчас после этих слов вышел из дому один из Мартиновичей и выстрелил из пистолета. Этим выстрелом он дал знать, что будет празднество. Немедленно собралось все племя, появились водка и вино, началось веселье, стрельба, занял и гусляр свое место, начал он «уз гуслярни звон» петь «Женитьбу Максима Червоевича». Пиршество продолжалось всю ночь; церемония свадебная тоже была соблюдена: под конец привели пятилетнего жениха, одетого в золото с двумя маленькими пистолетами за поясом, и он, подойдя к своей невесте и поцеловав ее, подарил ей перстень.

Утром все разошлись. Год шел за годом, пока росла Кристина. Четырнадцати лет отроду — она была высокой стройной красавицей и обращала на себя всеобщее внимание. Молодцом оказался и Маркиша, но не съумел затронуть сердца невесты; не его полюбила она, а другого юнака, который, опасаясь Маркишиной мести, решился уйти в Турцию. Долго отговаривали его родственники от этого поступка,— но все по-напрасну; он убежал в Антивари с Кристиной и там поселился. Этим не кончилось дело. Ивановичи нашли себя оскорбленными, зачем Мартиновичи так вероломно уничтожили этот брак — и решили мстить. За смерть одного Мартиновича, его родственники убили одного Ивановича: выступила на сцену «кровавая месть». Резня продолжалась шестнадцать лет — и в течении этого времени с обеих сторон погибло шестьдесят два человека, все отборных, храбрейших и честнейших черногорцев. Только усилиями владыки Петра они помирились, с тем условием, чтобы Мартиновичи выдали за одного из Ивановичей дочь воеводы Богдана: после свадьбы заключен был вечный мир.

…У черногорцев существует замечательная традиция — «вече примирения», где мирятся самые заклятые враги и разрешаются самые давние споры.

Хочется верить, что эта традиция окажется самой стойкой у народа лютых скал.

Способы женского гаданья

Способов женского гаданья множество. К сожалению, мне не удалось собрать все, что можно было бы собрать; ограничится несколькими примерами.

Мара Милошева Ковач рассказывала мне, что в Цеклине существует такой обычай: в день св. Георгия, девушки, придя на заре к колодцам за водой, смотрят в глубину до тех пор, пока в глазах не потускнеет от слез, а в воде не покажется изображение будущего жениха. Многие утверждают, что им действительно удавалось его видеть.

Накануне дня св. Феодора, девушки, выходя из церкви, усиленно смотрят на небо, стараясь среди причудливых облачных очертаний отыскать силуэт жениха, что и удается при пылком воображении.

В Белопавличе девушки в первый день масляницы берут у недавно вышедших замуж женщин ночную рубашку и, надевая ее, приговаривают: «Боже, дай, чтобы я девица… (следует имя гадальщицы) видела в этой рубашке во сне — моего жениха, как видела в ней моя подруга своего мужа (такого-то)».

В Грахове зимой собираются девушки вместе и проводят день в беседах и в взаимном угощении, а когда наступает час гаданья, они делятся по две и шопотом говорят:

Мака. «Я чу мужа черноока!» (Я хочу мужа черноокого).

Стана. «Я — висока!» (Я — высокого).

Мака. «Я — юнака!» (Я — молодца).

Стана. «Я — на ноге лака, да уграби главу у турака!» (Я — легконогого, чтобы опередил всех, когда будет снимать турецкую голову).

Мака. «Я — племича-господичича!» (Я — родовитого юнака).

Стана. «Я — от юначне куче Кривокапича!» (Я от храброго семейства Кривокапичей).

Мака. «Я — потена!» (Я — честного).

Стана. «Да будеш ты и я у скоро испрошена!» (И чтобы та и я были в скором времени сосватаны).

Подобный разговор идет у них очень быстро и та считается лучшей гадалкой, которая может живо и складно ответить на слова первой.

Есть поверье, что девица может заколдовать, влюбит в себя молодца помимо его воли, или, выражаясь народным термином: «замаджати»…

Брачный обычай свадебные обряды и праздники в Черногории

Говоря о брачных обычаях, надо упомянуть о так называемой «отмице»: это — похищение, увоз девицы, который часто случался прежде и случается даже теперь, несмотря на строгие запрещения еще со времени Законника черногорского 1798-го г. Между прочим, он говорит: «который человек уграбит чужую жену, если у нее есть муж или увезет девушку без согласия родителей и родственников,— такого человека нужно прогнать из Черногории, как беззаконника, мошенника и вора чужих детей, а его движимое и недвижимое имущество продать и разделить, все равно, как если бы он убил человека». В другом параграфе говорится, что священник, повенчавший похитителя на похищенной, лишается сана и прогоняется из Черногории. То же самое говорит и Законник князя Даниила I-го 1855 г.

Но сии узаконения не достигали цели. Черногорцы считали подвигом увезти девицу. Более всего этот обычай практиковался в Берде и в Герцеговине. Для уяснения его процедуры я приведу факт 1853 г. Жил в деревне Загарач черногорец с красавицей дочерью, на которую давно засматривался молодой парень Берсто. Иоке — так звали девушку — вполне сочувствовала Берету, но ее отец, заклятой враг отца Берета, не мог хладнокровно видеть предполагаемого будущего зятя и на предложение молодого человека не обратил ни малейшего внимания.

Он предпочитал выдать дочь за своего избранника, с которым и уговорился скрутить свадьбу в несколько дней. Берсто решил увезти девушку. В одну темную ночь он пришел в деревню, вызвал знаками свою суженую и предложил ей бежать с ним. Но Иоке боялась: у нее было три брата, и множество родственников, они не могли бы простить Берсто, они убьют его.

— Не бойся,— разуверял ее Берсто,— ведь я приду не один, а с десятками двумя товарищей; завтра ночью мы — не как воры, а с выстрелами сыграем нашу свадьбу… пусть она будет кровавая, но за то юнацкая.

Но Иоке не успокоивалась.— Жаль мне тебя, Берсто,— говорила она, да жаль отца и трех братьев. Долго ли погибнуть  кому-нибудь из вас? И как тяжело будет думать мне, что я одна всему причиною. Но что же делать мне? Обмануть тебя нечестно и страшно, убежать с тобой — значит навлечь на себя родительское. проклятие, а что может быть этого страшнее?

— Но еще страшнее — это стыд видеть свою невесту в руках другого… Что скажут юнаки?..

— А! Если так, я согласна!.. Оставайся юнаком. За тех вас Бог и создал, чтобы носить оружие… Приходи завтра… я буду ждать, но, Бога ради, щади моих братьев и отца…

Назавтра, вечером, горсть молодежи тихомолком подошла к дому Иоке. Керсто, не теряя времени, увез свою невесту. Племя Загарач через четверть часа узнало в чем дело и бросилось догонять Берета с его компанией. Догнали около Спужского луга; произошла кровавая схватка, стоившая нескольких убитых и раненых. Загарчане однако возвратились домой, когда подоспело подкрепление к Берету.

Этим не кончилась печальная история. Племя Белопавличей, услышав, что Пиперы отбили у них невесту, решили непременно отмстить, и раз ночью, собравшись в числе ста человек, отправились в дому Берета. Ночь была темная, глухая, облака закутали высокие верхушки крепости Спужа. Молодые спали непробудным сном: несмотря на яростный лай собак, они проснулись не ранее, чем Белопавличи окружили цепью дом.

— Эй, Керсто Иванов, выходи не надолго; мне нужно кое-что тебе сказать! Выходи скорее!— закричал один из Белопавличей.

— Сейчас! послышался ответ из избы.

Через минуту, фигура Берета появилась в дверях. Тотчас раздались три выстрела — и, вслед за ними, замирающий голос: «изверги! обманом убили!..»

На шум и грохот выстрелов выскочила в одной рубашке, прямо со сна, красавица Иоке. Труп мужа, окруженный убийцами, попал ей на глаза. «Мстить!» мелькнуло в голове Иоке, она повернулась, чтобы взять пистолет, но сильные руки убийцы уже вцепились в нее. Отчаянный крик замер в пространстве… Через каких-нибудь два часа Иоке была уже в доме ее первого жениха — и Белопавличи стреляли на воздух от радости. Эта кража Иоке и убийство Берета не обошлось Белопавличах даром. Пиперы нескольких из них выждали в ущельях и убили, а Иоке через два месяца покончила с своим мужем  и убежала в Загарач. Только тогда окончилось дело. К Иове, как к женщине, кровавая месть была неприменима. Черногорец никогда не согласится обратить оружие на женщину, хотя бы она в его глазах убила его отца, сына, брата. Недаром они говорят: «менее согрешишь, если убьешь без причины сотню вооруженных людей, чем если рукой тронешь беззащитную женщину». В 1875 г. во время герцеговинского восстания, турчанка Фатима на глазах черногорцев убила двух из них,— и однако черногорцы, имевшие полную возможность отплатить ей смертью за смерть, отпустили ее здравою и невредимою в Мостар. По старому обычаю, женщины всегда имели полное право и возможность во время самой ожесточенной резни между двумя племенами свободно ходить в деревни воюющих племен.

«Отмица» практиковалась не только в Черногории, но и в Албании, и у турок-помаков.

Для уяснения свадебных обычаев Черногории, в которых, по моему мнению, проглядывает, чисто славянская далекая старина

В некоторых краях Черногории не так строго смотрят на измену жениха «великой просьбе» (свиле), как на измену слову, данному лично невесте. Обманутая девушка преследует его проклятиями, имеющими, по мнению народа, большую силу.

«Проклят будь, незнаемый молодец,— поется в песне,—  что испортил все мое лицо. Боже, дай болезнь тебе на девять лет! чтоб болел ты — не поправился, и чтоб смерти тебе не было, пока не выпросишь прощения, не выстроишь церковь средь дороги: пусть тогда лишь похоронит перед ней тебя твоя матушка! Так кляла Дунайка-девица, так кляла, да так и сбылося».

Жених, если он изменит невесте, обязан навсегда оставить свою родину, кроме тех редких случаев, когда, в силу особого соглашения, он обязывается только возвратить полученье им подарки. Невеста при подобных же условиях возвращает вдвое более подарков. Часто случается, что изменник, боясь мести невестиных родственников, бежит в Турцию, Австрию или поступает в гайдуки, между тем как отец его, чтобы предотвратить весьма возможное несчастие, старается женить на оставленной невесте своего другого сына или какого-нибудь родственника.

Случается также, что жених до самой свадьбы не знаком с своею невестою и даже не видит ее. Впрочем, ныне это бывает очень редко. В силу старинного обычая, жених имеет возможность видеть свою суженую, если хорошенько попросить ее родственниц; как скоро они согласны, жених подходит к невесте, целует ее. А она принимает этот поцелуй со стыдом, с смущением и — даже как бы с негодованием, и обыкновенно бежит от жениха. Тот, в свою очередь, догоняет и дает беглянке золотую иди серебряную монету, которая обыкновенно бывает с презрением отброшена невестой. Какое символическое значение имеет этот обычай, не знаю, но думаю, что цель его — поднять по возможности в глазах мужчин униженную природой женщину. Здесь мужчина как бы теряет свою естественную власть над женщиной, он вынужден просить; невеста показывается ему в виде только особенного снисхождения, которого он, собственно говоря, не заслуживает. С тою же мыслью о нравственном возвышении женщины нередко составляется уговор между девушками-невестами — не принимать монеты: «мы, мол, не хотим продавать себя за золото и серебро». Быть может, в этом уговоре отразился протест женщины, игравшей такую жалкую пассивную роль в прежнее время, когда невест действительно покупали за деньги, не спрашивая их согласия.

Между «великой просьбой», когда невеста принимает кольцо, и свадьбой проходит разное время, что вполне зависит от заключенного обеими сторонами условия. Обыкновенный срок — год, но бывает и больше. Наши народные песни говорят о долгих промежутках: одна девушка назначает семь лет до свадьбы, другая ждет девять лет, и т. п.

Между «просьбой» и свадьбой жених очень часто посещает свою невесту. Известный знаток нашего народа, Вук Караджич утверждает, что жених бывает в доме невесты только на Рождестве, на Пасхе, или на «крестное имя» и что он никогда не говорит с своей невестой, что она от него скрывается и смотрит из-за угла на своего будущего мужа. Но этого нельзя считать за правило. Это может быть справедливым только в тех случаях, когда расстояние между ними на пять, на шесть дней ходу, но если расстояние не велико, жених без церемонии заходит в приятельский дом. Также не точен Караджич, когда говорит, что жених обязан снабжать невесту «опанками» до самой свадьбы. Я такого обычая в Черногории не видел. Жених может делать подарки невесте, но не обязательно обувью. Невеста пользуется полной свободой: ей, как и прежде, дозволяется ходить одной по рынкам, бывать на хороводах, на общественных праздниках и г. п. Все домашние помогают ей в заготовке приданого («перчии»), которое состоит только из одежды. Черногорец очень редко берет за женой деньги или какое-нибудь недвижимое имущество, исключая тот случай, когда она останется единственной наследницей всего родительского имущества.

Наконец, приходит пора и увозить невесту. Чтобы это было сделано более дружески, сходятся с обеих сторон депутаты и уговариваются, во-первых, относительно времени прихода или приезда свадебного кортежа за невестой (обыкновенно выбирается время, когда полевые и домашние работы прекращаются) и, во-вторых, сколько будет со стороны жениха сватов и кто именно.

Приглашенные в сваты обыкновенно избираются из всей Черногории. Накануне дня отъезда они сходятся в дом жениха, который получает в это время в подарок большие хлебы (так называемые «погачи»), целых жареных баранов, свиней (так называемые «пецива»), вино, водку и т. п. Все  сваты ужинают, пьют и веселятся, здесь же условливаются — кто какое выберет себе название. Один назовется первенец, второй — старый сват, другие два — шаферы, далее — воевода, кум, остальные — просто сваты. «Первенац» — это передовой вестник, на нем лежит обязанность идти перед кортежем и известить родственников невесты, что кортеж приближается. Обыкновенно он избирается из храброй лихой молодежи. «Старый сват» (большей частью, лицо отличное от «первенца»), должен владеть даром слова. Ему приходится более всех говорить речи: это искусство дает славу умного человека; он выбирается из честных, храбрых и пожилых черногорцев. Шафера бывают всегда родные или двоюродные братья жениха; если же таковых не имеется, то они берутся из самых близких родственников. «Воевода» в свадебном поезде занимает роль незначительную. «Кум» избирается по рассчету,— выбор падает на то лицо, которое семье жениха желательно бы было ввести в число своих родственников. «Сваты» бывают друзья и приятели, жениха, набираемые из всей Черногории.

Весь этот кортеж, в котором женщины не участвуют, рано утром с песнями, шумом, выстрелами отправляется в далекий путь, который весьма часто тянется по пяти, шести дней; само собой разумеется, вино и провизию приходится везти с собой. Первым идет «первенец», потом «старый сват», за ним «кум», шафера и «сваты», последним идет «воевода». Этот порядок, впрочем, не везде одинаков; в некоторых краях есть и знаменоносец. Роль его, по народному обычаю, состоит в том, что, недоходя на 100 шагов до дому невесты, он выходит из кортежа сватов, держа в одной руке знамя, а в другой заряженный пистолет, и начинает танец, подскакивая вверх. Ему навстречу выходит знаменоносец со стороны невесты и они танцуют визави, сильно прикрикивая и стреляя из своих пистолетов. Потанцовав вдоволь, они целуются и этим дают знак сватам входить в дом невесты, что они и делают, стреляя в воздух.

Возвращаемся к свадебному кортежу. Итак, он отправился в путь.

Шум голосов, ржанье лошадей, выстрелы из ружей и пистолетов — все это смешивается в один общий гул, постепенно уменьшающийся по мере удаления от деревни. Традиционный обычай предписывает, чтобы сваты несли с собой водку и вино, которыми и потчуют всех встречных по дороге, не исключая даже турок и племенных врагов. Отказ от этой чести считается грехом и потому предложение принимают все с благодарностью, а сватов провожают благословениями. Если случайно не хватит водки, то ее требуют на дороге, в первой же деревне; и она предлагается без всякого вознаграждения. Если во встречных деревнях есть знакомые жениха или невесты, они всегда выносят большую бутылку ракии или водки (так называемую «боцу»), а на горлышко бутылки кладут яблоко и апельсин и предлагают взамен угощения сватов: «пусть пьют на здоровье, в добрый час». Выстрелам и песням в роде: «ой, ябуко зеленико» или «шета Новак Дебелевич» и т. п. нет конца. В старину, если два свадебные поезда встречались на дороге, то они никак не соглашались дать один другому дорогу; это значило бы унизить одну невесту перед другою. Из-за этого происходили иногда рукопашные схватки, кончавшиеся потерею нескольких человек убитыми и ранеными.

Как скоро свадебный кортеж приблизится в дому невесты, «первенец» спешит уведомить ее родителей. При входе в деревню невесты, сваты обыкновенно потчуются жителями деревни водкой, вином и благожеланиями, в роде следующих: «сретна ви была»; «родила ви девет Юговича»; «сречу ви у дом дониела»; «юнаке родила ко што су нjой стари» (счастлив путь ваш да будет; чтоб родила вам девять Юговичей; чтобы счастье в ваш дом принесла; пусть богатырей родит вам, как ее предки). На всякое доброе слово со стороны сватов следует выстрел. Подъехав к дому невесты, сваты останавливаются, а из дому выходят невестины братья и родственники и потчуют сватов винами. Но в самый дом прежде всего входят два шафера, из них один несет «опанки», которые и кладет под стол; свадебный калач и бутылка красного вина кладутся на стол. По окончании этой церемонии, шафер выходит на порог дома и дает выстрел, на который сваты дружно отвечают тоже выстрелами и все входят в дом невесты. Эти свадебные выстрелы вероятно остаток патриархального обычая увозить силой невест, что сопровождалось резней. Жених был врагом и невесты, и ее рода; он добывал себе жену только после упорного боя.

По входе в дом начинаются обрядности, унаследованные от далекой старины. Шафер берет свой свадебный хлеб
(«погачу») и передает его «старому свату» со стороны невесты, который, взяв его и держа в руках, говорит:
«позолотите его». На это старой сват жениха отвечает: «у добри час», но не хочет «позолотить» сразу,
а спрашивает сколько нужно, чтобы «позолотить». Тут начинается настоящая торговля. Наконец, сговорившись,
«старый сват» жениха кладет на хлеб несколько червонцев. «Старый сват» невесты кладет хлеб себе на голову и
, ломая его, произносит: «так как из этого дома уходит девица, то дай Бог и св. Иоанн, чтобы в новом ее
доме родилась пшеница и кукуруза; дай Бог, чтобы расплодились овцы, как на небе звезды; чтоб сколько
в море песку, столько было бы в ее доме жита; сколько у Юг Богдана (Известный сербский герой Юг Богдан
имел девять храбрых сыновей, которые все вместе с отцом погибли на Косовом поле) сыновей, чтобы столько
Бог дал и ей; чтобы крыша ее дома не проваливалась»

Хлеб кладется на «терпезу», которая бывает убрана следующим образом: кроме хлеба и вина, нафтоле находится, за больших медных турецких тарелках, целый жареный баран или свинья (кстати заметить: мало найдется таких вкусных кушаньев, если их приготовить по горскому способу). Кто-нибудь из сватов вынимает ятаган, который не раз срезал турецкую голову, и рубит «пециво». Начинается пир. Вино пьют сначала без всяких спичей, но потом, когда вино ударит в удалые головы, начинаются речи. По большей части они переполнены благожеланиями, говорятся стихами. Многие знатоки черногорских нравов говорят, что в Катунской нахии существует родительский благослов, т.-е. что родители дают кубок вина невесте и при этом благословляют ее, а она, выпив вино, удерживает у себя кубок на всегдашнюю память. Но я нигде не видел такого обычая.

Когда гости наелись и напились, шафер приносит невесте опанки и кольцо (если оно не было дано на «просьбе»), напоминая ей, что пришло время сбрасывать родительскую обувь и надевать женихову. Этот обычай объясняют различно. Одни говорят, что это делается для того, чтобы она знала, что ходит не по родной земле (которая могла попасть в старую обувь); другие указывают на народное поверье, по которому невеста, сбрасывая старую обувь, сбрасывает вместе с нею злые качества и старые грехи. В Белопавличах говорили мне, что существует проклятие: «дай Бог, чтобы не доносила родительской обуви и чтобы раньше этого возвратилась от мужа без чести». Вот, чтобы избегнуть этого проклятия, невеста и уходит из родительского дома, покидая родительскую обувь. Последнее мне кажется наиболее вероятным потому, что черногорцы довольно суеверны.,

Между тем, в отдельной комнате подруги и родственницы невесты раздевают ее до-гола и, затем, одевают в новое, начиная рубашкой и кончая верхним платьем. Но шапкой — этой эмблемой девственности — никто не может распоряжаться, кроме родного брата или, за его отсутствием, близкого родственника: именно он приходит в уборную своей сестры (или близкой родственницы) и с словами: «у добри час, сестро» (в добрый час, сестра) снимает шапку и, бросив ее в угол, надевает невесте «маражу» — черный шелковый платок с красными краями. Тогда она одетая и совершенно готовая приходит в сопровождении брата в столовую, где сваты усаживают ее в голове трапезы, т.-е. на самом почетном месте. Этим она, по мнению некоторых, получает, как будущая мать, право сидеть в обществе отборных мужчин-юнаков, и теперь должна стараться быть везде и всегда честною, чтобы не потерять этого права. Ей предлагают вина, но она, по обычаю, сначала отказывается, пока не упросят ее сваты. Но как она допила стакан,— спичи оканчиваются; все встают и собираются ехать. В более зажиточных домах сваты получают подарки в роде шелковых платков

(“Но je мене данае найжалие,
Што я не жам свиленога дара,
Да даруем кичене сватове”.
(Теперь я всего более сожалею, что у меня нет шелковых подарков — в подарок убранным сватам).
Вообще, подарки вещами и деньгами — остаток от древнего общая покупки невест, заменившего собою другой, еще более древний — “умыкание»).

Братья невесты передают сестру в руки двух шаферов, которые с словами: «хвала вам, приятели», выводят ее из родительского дома.

Кортеж поднимается, распевая удалые юнацкие песни. Невеста идет между двумя шаферами. Когда она удалится на некоторое расстояние, родители кричат ей вслед: «Прощай, родимая дочь!» Она, по обычаю, должна обернуться и посмотреть на родительский дом и на своих братьев: тогда у нее дети будут похожи на своих дядей. На обратном пути кортеж по прежнему встречается с «боцами ракии». Все, сопровождая невесту благожеланиями, пьют, а она с унылым видом упорно смотрит в землю. Боже сохрани, чтобы шафера оставили невесту хотя на минуту одну во все продолжение дороги к жениху: такая оплошность была бы постыдна. Этот довольно стеснительный обычай получил начало давно, вероятно в те времена, когда сербы отбивали по дорогам чужих невест, а турецкие гайдуки были настолько смелы и дерзки, что пускались в самую глубь Черногории и там, встречая сватов, отбивали у них невесту. Случалось и так, что во время схватки шафера, не сдержав сердечного порыва и бросив невесту, кидались с ятаганами в руках и отбивали аттаку; в схватке невеста пропадала, нападающие успевали увезти ее — и тогда весь стыд на шаферов. Отсюда поговорка: «као девери без девойке» (как шафера без девицы).

По мере приближения в деревне жениха, песни и выстрелы учащаются, компания, не стесняясь, стреляет даже у церковных ворот. Снимая шапки, но не снимая свои кубури-пистолеты и ружья, она преклоняется пред иконами. Жених приходит в церковь незаметно и венчается с своею невестою в православной церкви. Черногорцы все без исключения православные и ни за какие блага в мире не согласятся вступить в брак с субъектом неправославного вероисповедания. По словам известного ученого Богишича, свадьба считается оконченной, как скоро священник совершит половину св. обряда и что в народе существует поверье — будто до половины обряда еще можно отказаться от брака, но после половины — уже нет. Когда обряд совершенно окончен, жених выходит из церкви и дает выстрел из пистолета. Им он дает знать, что он уже не холостой. И, затем, незаметно уходит домой. Свадебный кортеж отправляется вслед за женихом, напевая национальную песенку:

«Ой ябуко зеленико,
“Зелен ли си род родила” и т. д.

Источники:

 Ровинскiй П. Черногорiя въ ея прошломъ и настоящемъ. СПБ.: Типографiя императорской академiи наукъ, 1897 г. — Томъ 2, частъ 1

Черногорские женщины // Вестник Европы, № 9. 1879

 по материалам Василий Журавский

Кузеванов О. Митрополит и господарь Черногории Даниил (Петрович-Негош)

 Первые связи Черногории и России // http://www.nasledie.ru.

Бажова А. П. Русско-югославянские отношения во второй половине XVIII в. М., 1982. С. 93.

 См.: Аншаков Ю. Защитники вольных людей. Черногория и Россия от времён Екатерины II до Крымской войны

 Петрович Р. Степан Малый – загадка истории (русский лжецарь в Черногории). Пер. с сербского С. Якшича и А. Зырина. Белград, 1996. С. 200.